Рис. 1. Туннелирование фононов через вакуумный зазор. Набегающая слева звуковая волна создает на поверхности переменные электрические поля, которые порождают синхронные колебания атомов во втором теле, справа. Изображение из обсуждаемой статьи Phys.Rev.Lett.105, 125501     Описано новое явление  в конденсированных средах — «перепрыгивание» фононов из одного твердого тела в другое через пустоту. За счет него звуковая волна может преодолевать тонкие вакуумные зазоры, а тепло может передаваться через вакуум в миллиарды раз эффективнее, чем при обычном тепловом излучении. Звуковая волна — это синхронное колебание атомов вещества относительно положения равновесия. Для распространения звука, очевидно, нужна материальная среда, поддерживающая эти колебания. В вакууме звук распространяться не может просто потому, что ее там нет. Однако, как выяснилось совсем недавно, звуковые колебания могут перескакивать из одного тела в другое через вакуумный зазор субмикронной толщины. Этот эффект, получивший название «вакуумное туннелирование фононов», был описан сразу в двух статьях, опубликованных в последних выпусках журнала Physical Review Letters. Сразу отметим, что, поскольку колебания кристаллической решетки переносят не только звук, но и тепло, новый эффект приводит также к аномально сильной теплопередаче через вакуум. Новый эффект работает за счет взаимодействия между звуковыми волнами в кристалле и электрическим полем. Колебания кристаллической решетки, добегая до торца одного кристалла, создают вблизи его поверхности переменные электрические поля. Эти поля «чувствуются» на другом краю вакуумного зазора и раскачивают колебания решетки во втором кристалле (см. рис. 1). В целом это выглядит так, словно отдельный фонон — «квант» колебания кристаллической решетки — перескакивает из одного кристалла в другой и распространяется в нём дальше, хотя в пространстве между кристаллами никакого фонона, конечно, нет. Авторы открытия использовали для описания эффекта  слово «туннелирование», поскольку  он очень похож на туннелирование квантовых частиц, когда они перескакивают  через энергетически запрещенные  области. Однако стоит подчеркнуть, что новое явление вполне описывается на языке классической физики и вовсе не требует привлечения квантовой механики. Оно в чём-то родственно явлению электромагнитной индукции, которое вовсю используется в трансформаторах, индукционных электроплитках и устройствах бесконтактной зарядки гаджетов. И там и тут некоторый процесс в одном теле порождает электромагнитные поля, которые безызлучательно (то есть без потери мощности на излучение) передаются через зазор во второе тело и вызывают в нём отклик. Разница лишь в том, что при обычной индуктивности «работает» электрический ток (то есть движение электронов), тогда как при вакуумном туннелировании фононов движутся сами атомы. Конкретный механизм, приводящей к столь эффективной  связи между колебанием кристалла и электрическими полями, может быть разный. В теоретической статьефинских исследователей предлагается для этой цели использовать пьезоэлектрики — вещества, которые электризуются при деформации и деформируются в электрическом поле. Самого по себе этого еще недостаточно: для эффективного перескока фононов через вакуумный зазор необходимо организовать резонанс между «набегающими» фононами, переменными электрическими полями и «убегающими» фононами в другом кристалле. Вычисления показывают, что при реалистичных параметрах веществ такой резонанс действительно существует, так что при определенных углах падения фононы могут туннелировать с вероятностью вплоть до 100%. Рис. 2. Аномально сильный теплообмен между самым последним атомом на острие иглы сканирующего туннельного микроскопа и подложкой. Атом наводит на подложке заряд, который отслеживает тепловое дрожание атома и порождает фононы на подложке, отбирая при этом энергию у атома. Изображение из обсуждаемой статьиPhys.Rev.Lett.105, 166101   В другой работе физики наткнулись на обсуждаемый эффект, изучая, казалось бы, совершенно технический вопрос: какой температурой обладает самый кончик теплой иглы сканирующего туннельного микроскопа, если ее поднести (без касания) к холодной подложке (см. рис. 2)? С помощью тонких экспериментальных методов они смогли измерить температуру буквально самого последнего атома на острие иглы и обнаружили поразительный факт: этот атом находится при температуре подложки, а не иглы! Это означает, что бесконтактный теплообмен самого последнего атома острия с подложкой шел (через вакуум!) намного сильнее, чем с остальной частью острия. Обычного теплового  излучения, мысль о котором первым делом приходит в голову в таких  ситуациях, оказалось совершенно недостаточно. По оценкам исследователей, теплопередача от иглы к подложке была в миллиарды (!) раз более эффективной, чем то, что смогло бы дать тепловое излучение. Этот факт, вкупе с результатами детальных измерений, свидетельствует о том, что и тут имеет место туннелирование фононов через вакуум. Авторы статьи объясняют динамику этого эффекта  так. Любой заряд, поднесенный к  металлической поверхности, наводит  на ней заряд (в задачах по электростатике его часто моделируют фиктивным зарядом-изображением). Если исходный заряд дрожит, например, за счет тепловых колебаний, то и наведенный заряд тоже будет дрожать примерно с той же частотой и амплитудой (из-за того что электроны намного легче атомов, они успевают «подстроиться» под каждое движение атома). В результате получается, что прямо на поверхности подложки возникает некий электронный сгусток, который дрожит, словно «горячий» атом. Этот сгусток раскачивает колебания атомов на подложке, на них тратится энергия, она отбирается у электронного сгустка, а значит, и у исходно горячего атома — ведь он «жестко» связан со сгустком электрическими силами! Именно за счет этого механизма самый последний атом на острие умудряется сильно остыть, даже если остальная часть иглы теплая. По-видимому, для  прикладных задач новый эффект будет  интересен именно с точки зрения теплопередачи, которая в определенных ситуациях может идти намного  эффективнее, чем считалось ранее. Это наблюдение будет очень важным при проектировании микромеханических устройств и при изучении теплопроводности поликристаллических образцов пьезоэлектриков. Кроме того, в микроустройствах, совмещающих пьезоэлектрические и металлические компоненты, в игру могут включиться и электроны. Все открывающиеся при этом перспективы для быстрой передачи энергии между электронами и фононами из одного вещества в другое через вакуум еще только предстоит изучить.

ELEMENTY.RU

Наука и коррупция: взгляд из Америки

Если несколько  лет назад тема сотрудничества с научной диаспорой вызывала некоторое раздражение, а то и возмущение среди российских учёных, то сегодня почти каждая уважающая себя научная организация в России стремится наладить контакты с «бывшими русскими». Это престижно, а подчас и выгодно, поскольку под проекты «иностранцев» можно получить неплохие гранты. Правда, при этом возникает много новых проблем. Главная из них, по мнению бывшего российского физика и химика, ныне профессора Университета штата Аризона (ASU) и президента компании Nano & Giga SolutionsАнатолия Коркина, заключается в коррупционности отечественной экономики, которая медленно, но верно «адаптирует» под себя «заезжих звёзд». О тёмном настоящем нашей науки и её призрачном светлом будущем г-н Коркин рассказал STRF.ru.

Анатолий Коркин: «Сотрудничество в рамках стажировок и грантов, под которое российская сторона сейчас выделяет какие-то средства, организовано по большей части по законам всё той же коррупционной экономики»

Вера в чудо, отсутствие экспертизы и беспредел коррупции

Тема налаживания контактов с российской научной диаспорой сегодня чрезвычайно популярна в России и находит отражение в государственных программах с немалым финансированием. На Ваш взгляд, из этого получится что-нибудь стоящее?

– Всё зависит от того, сколько ресурсов будет выделено на эти программы и как будут потрачены деньги, а, точнее, сколько уйдёт на «откаты» и регуляцию финансовых потоков. Я знаю о некоторых госпрограммах, в каких-то даже участвовал. У государственных организаций, в том числе министерств, фондов и РАН, сейчас действительно есть интерес к сотрудничеству с диаспорой. В них даже создаются соответствующие отделы и комитеты. Например, есть такой департамент в «Роснано», который возглавляет Леонид Гозман. Кроме уже существующих за рубежом сообществ в ответ на российский интерес во многих странах стали возникать новые формальные и неформальные группировки «научной диаспоры». Я участвовал в создании одной из них – RASA (Russian-speaking Academic Science Association). Поначалу мне это показалось интересным, но, когда я увидел, что вместо общества по обмену контактами, научными знаниями, мнениями  о развитии научных процессов создаётся очередная иерархическая структура с самопровозглашёнными начальниками, я разочаровался в этой идее и организовал в социальной сети «Одноклассники» свою группу российских учёных за рубежом. Никакой бюрократической структуры у этого сообщества, естественно, нет и быть не может. Мы дискутируем, реагируем на какие-то важные, с нашей точки зрения, события, происходящие в науке. Одной из первых наших акций в поддержку российской науки было письмо президенту России Дмитрию Медведеву и президенту РАН Юрию Осипову с просьбой не допустить поддержки проекта Виктора Петрика «Чистая вода». На мой взгляд, этот проект лучше, чем что-либо другое, отражает степень некомпетентности и демагогии. Сравнение явления Петрика с явлением Распутина в этом плане не случайно. Даже символика похожа, только вместо святой воды фигурирует «чистая», а вместо воли божией – нанотехнологии. В лучшем случае некоторых чиновников и граждан России можно оправдать типичной для российской культуры верой в чудо в комбинации с отсутствием независимой научно-технической экспертизы и беспределом коррупции.  

Всех ли российских учёных, работающих за рубежом, можно автоматически причислять к тем, кто добился там успеха?

– Нет, конечно. За рубежом, так же, как и в России, карьера может как развиваться, так и стоять на месте. Уезжают, конечно, очень хорошие учёные, слабаки, в  принципе, не могут устроиться работать в западной науке, они там просто не пройдут по конкурсу и будут никому не нужны.

Пусть не обижаются российские коллеги, но средний уровень американской, европейской науки намного выше.

Другое дело, что помимо чисто научных талантов российскому учёному за границей, особенно, если у него нет ни родственников, ни знакомых, ни знания западной культуры, приходится обнаруживать в себе таланты приспособления, выживания в непривычной среде, а такие способности есть не у каждого.

Как бы Вы охарактеризовали сильные стороны российских научных традиций?

– Наверное, это уровень креативности, умение делать вещи «на коленке». В России традиционно была слабая приборная база, поэтому нередко учёные умели «творить чудеса» буквально из ничего.

Какой зарубежный учёный нужен России

Как Вы считаете, в какой форме должно развиваться сотрудничество наших учёных с представителями российского научного зарубежья?

– Я знаю, что  в России к этому вопросу относятся  неоднозначно, многие считают, что создавать  особые условия для приглашённых из-за рубежа учёных – нечестно по отношению к тем, кто работает в России. Но тут нужно понимать, что

за обычную российскую зарплату ни один иностранный учёный сюда не приедет.

С другой стороны, если предлагать хорошие по западным меркам деньги, то нужно тщательно  фильтровать тех, кто хочет их получить. Иными словами, создавать стимулы нужно для тех учёных, которые добились больших успехов на международном уровне. Успешность оценивается относительно просто: хороший учёный должен иметь значимые (цитируемые) публикации  в журналах с высоким импакт-фактором, ссылки коллег на свои работы, положительные отзывы других учёных. Также нужно определить цели этого сотрудничества. Если человек приглашается для создания группы или лаборатории в российском институте, то, безусловно, помимо  научных заслуг, он должен иметь ещё и организаторские способности, уметь сплотить вокруг себя людей. В противном случае он может приехать и начать со всеми ссориться или же, наоборот, соглашаться, плыть по течению, что, конечно, ни к каким выдающимся результатам не приведёт. Успех будет, если приезжий учёный сумеет, во-первых, наладить диалог с российскими коллегами, а во-вторых, перенастроить их на новую организацию работы, переориентировать на новые цели, задать им новые планки. Это, поверьте, очень непросто. В России своеобразная научная среда. Вот сейчас мы с коллегами из НТ-МДТ, МГУ и других организаций в России и за рубежом готовим международную научную конференцию по нанотехнологиям в электронике, фотонике и альтернативной энергетике, которая пройдёт в следующем году в Москве. Просматривая кандидатуры потенциальных докладчиков, часто натыкаюсь на тот факт, что у руководителей крупных научных коллективов практически нет публикаций в международных научных журналах. Можно, конечно, сослаться на изречение президента РАН, пусть, дескать, они там русский язык учат. Пущай, конечно, кто ж против этого возражает, равно как и против того факта, что науке нужен общий язык, и таким языком в настоящее время является английский. Никто не мешает России добиваться признания её национальных журналов на международном уровне, как это делают, например, немецкие коллеги. В области химии, в частности, высокий рейтинг у журнала Angewandte Chimie, который выходит параллельно на немецком и английском языках.

В итоге, какую форму сотрудничества Вы считаете более приемлемой?

– Таких форм должно быть много – от самых  радикальных (возвращение в Россию) до «виртуального сотрудничества»  с помощью современных средств  электронного общения, которые в  последнее время быстро развиваются; ну и, конечно, «промежуточные», которые давно уже существуют как за рубежом, так и в России в той или иной степени – краткосрочные стажировки, совместные гранты, лекции и т. д. Пусть расцветают тысячи цветов, но реально, а не в отчётах чиновников, которые перенаправят финансовые потоки на свои грядки, как это, по отзывам коллег из России, происходит со многими инновациями, которые приводят к созданию очередных научно-технологических министерств, мертворождённых проектов по недвижимости и технопарков без инженеров с завышенной в разы ценой на уникальные приборы, которые некому обслуживать, поскольку все средства ушли на уже упомянутые откаты.

Лично Вы на каких условиях согласились бы переехать работать в Россию?

– Это очень  сложный вопрос. Дело в том, что  мне, как и многим учёным, в 90-е годы было относительно легко уезжать из России, поскольку терять было нечего. Я тогда занимался компьютерной химией, за которую здесь никто не собирался платить, так что иного способа остаться в науке не было – только уехать за рубеж. Сейчас всё по-другому. Я теперь больше занимаюсь организацией науки, нежели наукой, создаю российский центр в Университете штата Аризона, пытаюсь наладить научное сотрудничество России и США. Для того чтобы этим заниматься, мне не требуется никуда переезжать, я могу ездить туда-сюда и делать своё дело.

Если предположить, что я стоял бы перед дилеммой – переехать в Россию в качестве учёного или остаться в Штатах, то, как это ни печально, я выбрал бы, скорее, второе. Окончательно возвращаться в Россию довольно рискованно. Ведь даже сотрудничество в рамках стажировок и грантов, под которое российская сторона сейчас выделяет какие-то средства, организовано по большей части по законам всё той же коррупционной экономики. Эта среда пытается затянуть, переварить, адаптировать окончательно и бесповоротно. И если зарубежные учёные, которые будут приезжать сюда работать, начнут принимать местные правила игры, то, на мой взгляд, толку никакого не будет, равно как и от борьбы с этими правилами в одиночку. Нужны новые средства управления научными проектами с более прозрачным администрированием, а не тоннами формальных отчётов, которые на поверхности созданы вроде бы для контроля, а на практике способствуют многослойной бюрократической мути, в которой только и могут существовать всякого рода махинаторы. С другой стороны, свежие элементы на основе международных проектов с участием независимых (!) экспертов за рубежом, если они, конечно, достаточно сильны, могли бы постепенно модифицировать российскую научную среду. Честно признаюсь, я не сторонник революции. В отечественной истории их уже было достаточно, ещё одно кровопролитие ни к чему не приведёт. Сможет ли российское государство естественным путём перестроиться и стать нормальным, некоррумпированным – я не знаю.

«Сколково» как проект по недвижимости

Вы следите за теми изменениями, которые сегодня происходят в организации российской науки?

– Разумеется. В  этом году я был в России уже  четыре раза и в общей сложности провёл в стране три месяца. Возможно, приеду ещё раз в этом году. Я собираю сразу несколько дел, чтобы не раздувать накладные расходы по отдельным проектам, да и время на «акклиматизацию» таким образом уменьшается. К сожалению, в Москве уйма времени уходит на транспорт и переговоры о том, где и когда встречаться с партнёрами. Здесь я планирую своё время по часам на недели и месяцы вперёд, а делать это при поездках в Россию не удаётся, приходится заниматься планированием встреч на месте, и на это тратится много времени впустую.

Группа на «Одноклассниках», которую я создал и которая  на данный момент насчитывает около  двух тысяч участников, весьма помогает быть в курсе событий науки и образования в России. Я знаю, что организован конкурс по линии Минобрнауки, в рамках которого вузы могут приглашать для создания лабораторий ведущих учёных, в том числе из-за рубежа, что под это дело выделяются немалые деньги. В этой связи меня и моё неформальное сообщество в Сети волнует простой вопрос: смогут ли запущенные по итогам конкурса проекты функционировать эффективно в рамках российской действительности? Возьмём, к примеру, «Сколково». Государство вкладывает немалые деньги, но куда и зачем? Я имею в виду не лозунги и пропаганду, а реалии. Сначала, наверное, надо было определиться, под какие проекты будет строиться так называемая «долина», что принесут эти проекты, и только потом уже возводить здания и покупать приборы. Можно было, например, как в США, создать фонды, которые выдавали бы относительно небольшие гранты учёным под учреждение малых инновационных компаний. В американской Силиконовой долине новые компании появляются чуть ли не каждый день. Понятно, что выживают из них далеко не все, но даже в неудачных проектах находятся жизнеспособные идеи, под которые со временем создаётся инфраструктура, или же они просто переходят в портфели других компаний. Но в России почему-то пошли другим путём, раскручивая многомиллиардный проект, в котором числится много зданий и оборудования… Я бы оценил, скорее, негативно то, что происходит в «Сколково». Это больше похоже на проект по недвижимости, нежели на создание инновационного центра. Я могу знать не всю информацию, ошибаться, но то, что я вижу и слышу из различных источников, наводит на подобный вывод.

Мне кажется, у  России сейчас существует большая опасность  разложения – как государства, как  культуры, как цивилизации. Это не секрет. Об этом заявляет сам президент  Дмитрий Медведев, глава «Роснано» Анатолий Чубайс тоже говорит, что всё плохо и время ограничено. Но говорить одно, а делать – совсем другое.

Боязнь быть обманутыми

Попытки создать нечто похожее на венчурную индустрию в России показали, что главная наша «инновационная проблема» не в недостатке денег, а в дефиците жизнеспособных идей. Какие проекты финансировать, если, как утверждают многие потенциальные инвесторы, их попросту нет?

– Это непростой  вопрос. На мой взгляд, одна из причин несостыковки инвесторов и инноваторов  в том, что в России на изобретателей смотрят как на быдло. Им реально очень тяжело что-то сделать. Проекты обрастают огромным количеством накладных расходов, а по существу – взяток.

Кто в действующей российской системе способен определить, достойно ли конкретное изобретение инвестиционной (в основном – государственной) поддержки? Вот кто-то изобрёл фильтры для очистки воды…

– Хорошая шутка. Тут как раз и может помочь общество зарубежных учёных, в том  числе представителей диаспоры, потому что они вне зависимости от позиции российских чиновников могут сказать правду. А российские учёные боятся. Петрик дошёл до такого уровня, что люди реально начали опасаться его команды. У демагогов, впрочем, есть контраргумент: «Зарубежные эксперты будут пытаться задавить наши изобретения». А я хочу сказать, что все утверждения, будто российской науке кто-то не даёт подняться, – полная ерунда! Нанимайте настоящих, независимых экспертов; для полного спокойствия проекты можно отдавать на экспертизу в несколько организаций в разных странах. 

А эти независимые зарубежные эксперты не украдут наши гениальные идеи?

– Хуже выбросить  миллион долларов на заведомо бесперспективный или даже лженаучный проект. Есть же система защиты интеллектуальной собственности. Она, конечно, не совершенна, но риск есть везде, без него не бывает.

В России, по-моему, придают слишком много значения боязни быть обманутыми. Инвесторы  не доверяют изобретателям, и, наоборот, изобретатели берегут свои идеи до такой степени, что они становятся никому не интересны. Часто инноваторы думают, что за свои интеллектуальные решения будут получать до 90 процентов дохода от всего бизнеса. Но это ерунда, конечно. В каждом бизнесе есть свои стандарты: стоимость лицензии, зарплата президента компании… Если изобретатель хочет реально участвовать в этом, он должен понять, как всё работает.

Солнечные батареи и биотопливо

Вы открываете русский центр в Университете штата Аризона. Почему возникла такая необходимость – объединяться по национальному признаку в американском вузе?

– Пока это будет не центр, а Russian Science-Technology-Education Consortium. Использование слова «центр» в названии подразделения университета требует специального разрешения, и, я думаю, со временем мы его получим. Необходимости объединяться по национальному признаку, конечно, нет, но есть общий элемент культуры, который связывает всех выходцев из России, и есть желание работать с коллегами из РФ. Кстати, в нашем консорциуме половина людей с американскими фамилиями, у которых просто есть свои бизнес-интересы в России.

Идея нашего объединения – использовать возможности университета, имеющего очень мощное нанотехнологическое оборудование, хороших специалистов, инвесторов для работы с российскими изобретателями, предпринимателями и инвесторами, и одновременно помогать американцам, которые хотят делать хай-тек-бизнес в России. 

К сожалению, пока зa спиной у нас нет Билла Гейтса или Виктора Вексельберга с миллиардами долларов, но есть желание работать в этом направлении и некий опыт создания подобного рода организаций, опыт налаживания международных контактов. 

Есть ли, на Ваш взгляд, какие-то общие проблемы в организации науки, которые связывают все страны?

– Думаю, да. Дело в том, что наука сейчас фактически становится бизнесом. Плюс здесь заключается  в том, что общество разрабатывает механизмы перевода знаний в технологии. Минус – забывается предназначение науки, которая изначально исходит не из коммерческих соображений, а из естественного интереса человека к познанию природы. А если складывается сильная диспропорция доходов в пользу тех, кто делает бизнес, и в ущерб тем, кто занимается изучением явлений природы, то, естественно, у людей возникает материальная мотивация заниматься бизнесом, воплощением идей, а не их генерацией, то есть чистой наукой. Но во всяком обществе, как и в природе, рано или поздно восстанавливается баланс. Если что-то появляется в избытке, в конце концов, оно уменьшается или вовсе отмирает. К примеру, раздувшаяся до невероятных масштабов проблема коррупции в России может лопнуть, когда, грубо говоря, «сосать» больше будет не с кого. Так же, как лишаи на дереве просто губят растение, взамен которого вырастает что-то новое.

Выступая перед представителями американских университетов, Барак Обама заявил, что будет усиленно поддерживать науку. Какие в США определены научные приоритеты, перекликаются ли они с российскими?

– Американские научные приоритеты – это альтернативная энергетика, энергосберегающие, био- и  информационные технологии, ну и, конечно, традиционно всё, что связано  с «оборонкой». Часто то, о чём  говорят в Америке, в Россию приходит через 7-8 лет, как, например, случилось с бумом нанотехнологий, которые в Штатах сейчас выходят на «стационар». 

Нанотехнологии в России – это отдельная, большая тема и наглядный пример того, как хорошую идею можно довести до полного чиновничьего маразма.

Всё прямо по Булгакову. Из чиновничьего рвения и некомпетентности в среде демагогов и шарлатанов уже появилась нигде не существующая «наноиндустрия» с наноспутниками и нанофильтрами. Платоновский «Котлован» отдыхает!

Мне кажется, что по тому же сценарию будет развиваться и альтернативная энергетика, в первую очередь основанная на использовании солнечной энергии – солнечные батареи и биотопливо. Да, сегодня серьёзной альтернативы у углеводородов, кроме ядерной энергетики, в создании электроэнергии пока нет. Здесь я согласен с премьером России. А вот в том, что солнечные батареи – это игрушки,Владимир Владимирович,  по-моему, заблуждается, и Россия в плане энергии может оказаться в такой же ситуации через 10-15 лет, в какой она сейчас находится на фоне Запада и Китая в отношении финансов и высоких технологий – в зависимом, а не лидирующем положении. Если учитывать опыт подобного запаздывания, то сейчас было бы разумно более внимательно просмотреть, что в настоящее время делается в странах, занимающих лидирующие позиции в солнечной энергетике – Японии, Германии, Испании и США, – и усилить в соответствующих направлениях собственные позиции, чтобы потом не закладываться на отставание, рассуждая, что «мы-де догоняем». 

В столицу приедут звёзды мировой науки

В следующем году в Москве Вы планируете провести Международную конференцию по нанотехнологиям в электронике, фотонике и альтернативной энергетике. Каков уровень развития этих направлений в России?

– Он фрагментарный. Есть некоторые интересные разработки, но в целом, конечно, слабовато и далеко до уровня Силиконовой долины (в России это словосочетание любят упоминать по поводу и без повода).

Каким будет состав участников конференции?

– Значительное число участников Нано и Гига Форумов, серии конференций, которые проводятся раз в два года, начиная с первого мероприятия в Москве в 2002-м году, – российские учёные, сделавшие карьеру за рубежом. Они – реальные лидеры, «двигатели» технологий во многих ведущих университетах. На пятую конференцию в следующем году планируют приехать, например, такие звёзды, как профессор Университета Стони Брук Константин Лихарев и ведущий сотрудник Лос-Аламосской национальной лаборатории Виктор Климов. Не хотел бы пока называть много громких фамилий (чтобы не сглазить!), но поскольку это не первая конференция, а пятая (в прошлый раз подобный форум проходил в Канаде), то не сомневаюсь, что в Москву приедут действительно успешные учёные.

Беседовала Наталья Быкова Σ 

Ссылки  по теме: 
Наши в Австралии 
Как вытащить себя из болота за волосы? 
Не вернуть, так приобщить 
Зачем учёным, уехавшим за рубеж, нужна Россия? 
Диаспора о ФЦП и не только

Другие  материалы по теме Вернуться в Россию?:

• От математического кружка до математической «нобелевки» (20 августа)
• Цена статуса (05 августа)
• Наши в Австралии (28 июня)

STRF.RU

На базе РНЦ «Курчатовский институт» появился первый в России научно-исследовательский центр. В его состав также вошли Петербургский Институт ядерной физики им. Б. П. Константинова РАН (Гатчина), Институт физики высоких энергий (Протвино) и Институт теоретической и экспериментальной физики (Москва). Сегодня эта структура объединяет около 10 тысяч человек. О новом статусе и новых возможностях центра рассказал на встрече с журналистами его директор Михаил Ковальчук.

  
Михаил Ковальчук: «Импакт-фактор нельзя считать абсолютным показателем. Например, в ЦЕРНе работает 1000 человек, а получается одна статья. Неужели они плохо работают, зря им деньги что ли дают?»

В программе развития научно-исследовательского центра (НИЦ), рассчитанной на три года, определены приоритеты для каждого института – всемирно известного бренда, подчеркнул Михаил Ковальчук. Институт ядерной физики в Гатчине станет головной организацией по развитию нейтронных исследований, Институт физики в Протвино – центром протонных исследований, Институт теоретической и экспериментальной физики будет отвечать за развитие исследований в области тяжёлых ионов и ядерной медицины. Курчатовский институт занимается термоядерной тематикой, поддержкой исследований для атомно-энергетического комплекса и – принципиально новым блоком – конвергентных наук (подробнее читайте в статье «Матрица науки от Михаила Ковальчука»).

«Любое развитие – это всегда консолидация, объединение  потенциалов. Это и есть цель создания НИЦ, – сказал Михаил Ковальчук. –  С одной стороны, на базе этого  центра удастся реализовать всю  инновационную цепочку – от идеи до внедрения готовой продукции, а с другой – это создание некоего пула для развития mega science, то есть проведения исследований на больших уникальных установках. И, что принципиально важно, – мы будем не только на них работать, но и создавать новые».

Об индексе цитируемости и российском Nature

Почему именно на базе Курчатовского института  создали исследовательский центр? На этот счёт не раз высказывались  критические замечания. Например, в  итоговом заявлении проходившей  в июне конференции российских учёных, работающих за рубежом, говорится, что в последние годы Курчатник пользуется особыми правами и особым финансированием, но при этом количество научных публикаций у его сотрудников не увеличивается.

«Эти утверждения  абсолютно несостоятельны, если к  ним отнестись серьёзно, а не спекулятивно, – заявил Михаил Ковальчук. – В советское время существовал мощный ядерно-физический потенциал, институты были распределены в разных ведомствах, но в советской административной системе это не имело никакого значения, потому что существовал великий богатый Средмаш, который финансировал и координировал деятельность всех институтов. По мере распада СССР, исчезновения Средмаша, превращения «Росатома» в коммерческую компанию координирующая роль государства и научного сообщества исчезла, и каждый институт превратился в мелочную лавку, которая сама зарабатывает себе деньги доступными путями. Поэтому правительство совершило естественный, логически понятный шаг по укреплению собственного потенциала».

Импакт-фактор нельзя считать абсолютным показателем, говорит Ковальчук. Например, в ЦЕРНе работает 1000 человек, а получается одна статья. Неужели они плохо работают, зря им деньги что ли дают? Что касается Курчатовского института и индекса цитируемости его сотрудников, то проблема заключается в том, что институт проходит под тремя названиями: если «их» сложить, то получится один из самых высоких рейтингов в стране, поясняет он.

«Наука – эфемерная вещь, оценить её сложно, – говорит Михаил Ковальчук. – Поэтому были введены эти индексы, за которыми стоят колоссальные деньги и национальные интересы.

Напечатать статью в престижном журнале – особенная  задача. Нам необходимо не только пробиваться  в международные издания и  рейтинги, но и создавать собственную  систему индексации и российский Nature, раскручивать его так, чтобы у него был такой же импакт-фактор».

О новых установках

Глава Курчатовского  института рассказал о новых  установках, которые собираются создавать  и запускать в центре. В частности, это источник синхротронного излучения  четвёртого поколения MARS. Он будет более мощным, чем европейский ESRF, входящий в тройку мощнейших установок мира, но менее мощным, чем рентгеновский лазер XFEL (X-Ray Free Electron Laser), строительство которого планируется завершить к 2014 году.

«Нам нужно шагнуть через поколение, – сказал Михаил Ковальчук. – В Курчатовском институте уже находится уникальный источник синхротронного излучения. Однако Россия несколько отстала от европейских стран в разработке новых типов таких устройств. Новый источник будет обладать “более качественным лучом”, приближающимся по своим свойствам к лазерному».

Директор Курчатовского  института сообщил также, что

в Институте ядерной физики в первой половине 2011 года планируется пуск нейтронного реактора ПИК, который начал строиться ещё в 1970-х годах.

Несколько лет  назад было принято решение о  возобновлении его строительства, предусматривалось вложить сотни  миллионов долларов. Пуск реактора был запланирован на весну 2010 года, однако из-за проблем с финансированием  получилась задержка.

«Сейчас ситуация складывается нормально: финансовых проблем  нет. Следует учесть, что это сложный  радиационно опасный объект, потребуется  пройти проверки, получить разрешение Ростехнадзора», – добавил Ковальчук.

Высокопоточный  пучковый реактор ПИК станет уникальным источником нейтронов сверхвысокой интенсивности. Он сможет «выдавать» поток нейтронов плотностью 10¹⁵ нейтронов в секунду на квадратный сантиметр, а в так называемом «центральном канале» – 5 × 10¹⁵. Лишь три реактора в мире – два в США и один в Европе (в институте Лауэ-Ланжевена, Франция) – имеют такую же плотность потока.

Установку планируют  использовать как своеобразный рентгеновский  аппарат. Поток нейтронов будет  «просвечивать» образцы различных  материалов, но, в отличие от рентгена, – на гораздо большую глубину и с большей детализацией. Кроме того, поток нейтронов «видит» прозрачные для рентгена материалы, такие как водород, что позволит детально исследовать биологические молекулы и полимеры.

В институт очередь

Амбициозные планы, как выразился директор Курчатовского  института, невозможно реализовать, имея в распоряжении только оборудование. Нужны кадры. По мнению Михаила Ковальчука, страна ещё не утратила потенциал  прежних лет. Кроме того, часть  людей, которые работают в международных центрах, не переезжают в другую страну, а представляют там Россию.

«Что касается утечки мозгов, то нужно уходить от штампов, – убеждён Ковальчук. – Сегодня мы имеем динамическое равновесие – одни уезжают, а другие приезжают. К нам в институт вернулись уже более двух десятков учёных.

Причём –  по собственной инициативе, специально их никто не приглашал. Эти люди полезны  нам в силу того, что они работали на самых новых машинах, которых  у нас не было; теперь, когда они  появились, нам не нужно тратить время и силы на подготовку специалистов».

Конечно, главное  – молодёжь, отметил директор Курчатовского  института. За последние годы им удалось  возобновить специальную систему  кафедр в разных вузах. В общей  сложности открыто 24 кафедры в Энергетическом институте, МИФИ, Бауманке, МФТИ и других. Например, в московском Физтехе три года назад открыли первый в мире факультет конвергентных наук, где обучается сейчас 42 студента. Важно то, что они с 1 сентября и учатся, и работают на территории Курчатовского института в НБИК-центре.

Ещё одна проблема – жильё. «Этот вопрос не имеет  простого решения, – признал директор института. – Мы построили гестхаус, где люди могут жить и работать. Постепенно отремонтировали свою гостиницу, где теперь можем почти бесплатно принимать гостей. А дальше надо решать стратегический вопрос строительства жилья на государственном уровне. Необходим контакт местных и федеральных властей, и тогда это дело будет двигаться».

О возрождении ОПК и Сколково

Российские учёные активно участвуют в крупных международных проектах ЦЕРНа, термоядерного реактора ИТЭР, европейского лазера на свободных электронах, XFEL и ускорителя FAIR в Дармштадте. Вопрос в том, как будут распределяться права на интеллектуальную собственность по итогам этих исследований.

«В этом вопросе  много нюансов, поэтому его детально обсуждают на разных уровнях, – отметил  Ковальчук. – Обычно есть несколько  вариантов – либо права делятся  в соответствии с вкладами сторон, либо вы можете изначально выбрать  свой “кусок” на этой установке».

Директор Курчатовского  института также высказался по поводу разработок для обороны. Без них  в науке не может появиться  действительно прорывных результатов, поскольку только они обеспечивают достаточный уровень финансирования и конкуренции, считает Михаил Ковальчук. По его мнению, с завершением глобального противостояния Советского Союза и США, с концом холодной войны прекратилось бурное развитие новых технологий, за это время не появилось ни одной прорывной разработки. «Исчезла конкуренция, развитие стало линейным», – сказал Ковальчук.

По его словам, развитие гражданских технологий не даёт существенного стимула для  создания нового, в то время как  от оборонных разработок зависит  само существование государства. «Возрождение ОПК – важный стимул для развития науки», – отметил директор Курчатовского института.

Кстати, очевидный  плюс «Сколково» заключается в том, что само появление этого проекта  нарушило равновесие на научном ландшафте. Научная сфера должна двигаться, а не быть застывшим болотом, говорит Ковальчук. По его словам, хотя сейчас там ничего нет, есть пакет законов, позволяющий уже сегодня создавать компании на особых условиях.

О непрофильных делах учёных

Безусловно, «управлять наукой» следует человеку, занимающемуся  ею, но в то же время у него в подчинении должны быть и менеджеры, высказал своё мнение Михаил Ковальчук по поводу руководства институтами. Разделение функций он считает необходимым.

«Не должен учёный заниматься непрофильным делом, – подчеркнул он. – Необходима мощная кадровая инфраструктура, которая должна избавлять учёных от дум об оперативном подметании улиц. В Институте кристаллографии, который я возглавляю 15 лет, не сдаются помещения в аренду, но есть мраморные лестницы и новые приборы. У нас есть научная и исполнительная дирекции. У каждой свои обязательства».

Марина Муравьёва Σ 

STRF.RU